Через месяц я уже был новоиспечённым сверхсрочнослужащим Воздушно-Десантных войск молодой державы, стремительно несущейся в свое очень светлое и безоблачное будущее.
Гвардейский парашютно-десантный полк того времени и места представлял из себя, крайне, печальное, рвущее душу, зрелище. Больше всего он напоминал израненного, уставшего в
смертельной битве, солдата, отступающего всё дальше и дальше от родимого порога, куда-то в тёмные и неведомые дебри, в которых ему и предстояло благополучно помереть, брошенному и забытому своей страной.
Полк прибыл в сибирскую ссылку из бывшей советской союзной республики, где, вмиг, спятившее население, под руководством скользких и хорошо натасканных личностей, потребовало от русских оккупантов убираться с небольшим чемоданчиком, подобру-поздорову в свою немытую Россию.
Оставив в тёплых и уютных некогда, краях половину матчасти, жильё, приличное количество офицеров и прапорщиков, полк перемахнул из края смуглянок, вина и тёмных южных ночей в дикие и суровые сибирские края, которые уже начинали покрываться лихим октябрьским снежком.
Глядя на то, что некогда называлось гвардейским десантным полком, хотелось выть в голос в бессильной злобе и тоске, и палить длинными очередями в тех, кто всю эту вакханалию затеял и организовал, радостно потирая мягкие , потные ладошки, под лозунгом перестройки и ускорения.
В казарме, где располагалась моя рота, не было ничего. Ничего - это, совершенно, ничего. В ней не было окон. Совсем, ни стёкол, ни рам. Не было дверей и косяков. Пола. Проводов. Водопроводный и канализационных труб. Не было туалета и умывальника. Не было батарей и труб отопления. Более всего, казарма напоминала сталинградские развалины, в которые зачем-то завезли одуревших от происходящего и такого максимально-экстремального быта, небольшое количество дембелей-десантников. Ледяной сибирский ветер-пройдоха с удивлением рассматривал, присвистывая, изнутри комнат, некогда, теплые и уютные кирпично-штукатурные внутренности. Пахло смертью, холодным тленом, ржавым железом и прошлой, беззаботной жизнью.
Ротный, командовавший тремя бойцами, пытавшимися кое-как занавесить оконные проёмы зелёным брезентом, удивлённо спросил меня - не спятил ли , я, часом, придя служить в этот беспросветный бедлам, в котором ничего десантного не будет ещё много лет?
Но мне было всё равно. Я твёрдо знал и понимал, что теперь нет такой силы на свете, которая может вытолкнуть меня отсюда за большие, зелёные ворота с красной пятиконечной звездой
и двумя ярко-жёлтыми самолётиками, весело везущими вверх толстую морковку парашютного купола. Пусть даже, моя сбывшаяся мечта - без окон-без дверей, с занавешенными брезентом, окнами.
Через неделю, на построении остатков полка, начальник штаба зачитал приказ о зачислении в список части вновь обретённой военной формации - военнослужащих контрактной службы. Нам, полутора десятку окрестных фанатов военной службы, выдали нашу мечту детства, к которой мы ползли одинаково упорно, но, разными путями - голубые береты и краснознамённые гвардейские знаки. Вечером я выпил с пацанами-неофитами целую бутылку водки в одно лицо, благо, командование этот момент предвидело и снабдило нас заранее, внеплановым выходным. Когда я, пошатываясь и, периодически, блюя, передвигался к месту своей временной дислокации - общаге с поэтическим названием "Одинокий самец", в окружающей радужно-пляшущей алкогольной действительности
иногда возникало ухмыляющееся лицо бравого Лёлика, в фуражке-аэродроме и беломориной в зубах. И я в бессильной злобе лупил эту темноту, пытаясь засадить в лёликову наглую морду свой крепкий десантный кулак, по самый локоть.
Мечта исполнилась и началась, собственно, служба в тех самых продуваемых всеми ветрами, Воздушно-десантных войсках. Через некоторое время из столицы прибыли несколько высокопоставленных полководцев, которые в полуприказном порядке предложили всем присутствующим, принять присягу уже другой, новообразованной стране. Тогда мне это было не очень важно - понимание важности момента, я, вызванный в холодный кабинет штаба, с щелястыми разбитыми рамами и древней светло-коричневой полировкой, равнодушно ответил, что один раз присягу уже принимал, а, как учили меня военные люди тех времён - присягают один раз и навсегда. На слове "один раз" самого толстошеего обладателя кучерявой папахи начало потряхивать, он грозно и властно прорычал нечто невразумительное и не предусмотрительно пообещал, что не принимавшие присяги служить в новой армии не будут. Командир же, полка, скромно сидевший с краю стола, при этом, сделал глуповато-смешное лицо и лихо и незаметно подмигнул мне, дескать, правильно мыслишь, пацан, кто же кроме нас тут ещё будет служить? Этот, бывший комиссар человечьих душ, что-ли? Через пару дней он уберётся отсюда в более тёплые и цивилизованные края, а мы останемся, тащить службу и разгребать нагреблённое. А присягу мы и правда , уже принимали один раз. Этого достаточно для честного вояки.
Проблема решилась сама собой. Когда московским гостям показали, сколько на текущий момент полк имеет некомплекта, вопрос с присягой отодвинулся на второй план, ибо, практически, под открытым небом, без охраны, оставалось несколько тысяч единиц оружия, боевая техника, парашютные системы.
Кроме того, без нужного догляда оставался арсенал кадрированной дивизии, располагавшийся от нас неподалёку. Там караул несли уже подполковники и майоры, в связи с полным отсутствием солдат и ситуация была накалена до предела. Кудрявые головы, покивав и покривив, лица, отбыли, мы же, остались, что называется - тащить службу.
Как таковой, службой это назвать было сложно, сейчас мне даже трудно подобрать определение той деятельности, которой мы занимались первый год существования полка в сибирском захолустье. Пожалуй, что - мы выживали. Существовали. Находились в пункте. Не могу даже, выразиться и подобрать слова, чтобы вам было понятно - как это всё выглядело.
Весь полк состоял всего из двух рот - роты охраны и роты обеспечения, полторы сотни солдат и плавающего количества офицеров и прапорщиков, плюс - прибавилось некоторое количество новоиспечённых контрабасов, как немедленно окрестили нас раз и навсегда, все окружающие.
Рота охраны бессменно стояла в карауле, охраняя от полчищ мародёров и всякого рода, любителей халявной наживы, остатки имущества полка, с таким трудом вывезенного из тёплых краёв и покрываемого слой за слоем, сибирским снегом и рыжей и наглой, сибирской же, пылью.
Всеми остальными делами занималась рота обеспечения - строила, кормила, топила печи, ездила, мела снег, копала ямы, таскала ящики, чинила машины. Жили остатки славного некогда, полка с многолетней историей, идущей от кровавых полей Великой Отечественной, как натуральные бомжи, коих в те славные постперестроечные времена в округе было в достатке и изобилии. Отопления не было и два этажа казармы отапливались буржуйками, дымя и коптя нещадно, прожирая горы угля и остатки деревянных конструкций. Туалета тоже не было, солдаты бегали в
заледеневшую жёлтым, неглубокую, но, широкую канаву, а то и просто - на верхние этажи, когда мороз и злючий местный тягун-ветер были очень чувствительными. Умывались они от случая к случаю, за отсутствием водопровода и необходимости, как таковой, бани у них не было, несколько раз по договору с городскими властями, их возили в гражданскую мыльню.
Вскоре такая военная гигиена дала о себе знать в полный рост. В полку начались вши, корь, паротит и дизентерия, двое солдат умерли от развившегося коревого энцефалита. Местная, постперестроечная и свободная донельзя, пресса с новорыночным гоготом и бесстрашием обрушилась на наши лысые головы, ехидно и откровенно издеваясь над командованием полка во всех своих видах и ипостасях - в газетах, на телевидение, местных радиостанциях.
Предлагалось множество рецептов для командира завшивленной части - от постройки сибирской баньки на, якобы, существующей у командира, даче, до, более радикальных решений - разогнать, посадить, разжаловать. По-моему, где-то мелькали идеи со шпицрутенами.
Когда терпение командира лопнуло окончательно, он пригласил наиболее одиозных и остроязыких писателей и журналистов в расположение полка, на экскурсию, к первоисточникам, так сказать, информации, обещая честно показать всю правду, как она есть.
Проведя толпу вкусно пахнущих поддельным парфюмом и контрафактным табаком, толпу с камерами и микрофонами на задний двор солдатской столовой, командир полка приказал открыть двери в подвал.
- Снимайте. Фотографируйте. Пишите. Обличайте - широким, приглашающим жестом командир показал в чёрный проём, откуда ядерно пахнуло жуткой вонью.
- Там трубы все вырваны, украдены, погнили и стоки со столовой текут просто на пол, в подвал. Скоро зальёт по самый пол и столовая остановится. Сейчас зима, ремонт трубопровода и канализации невозможен. Чтобы отремонтировать трубы в подвале, надо его очистить. Не кормить солдат я не имею права - это преступление. Очищать - некем, людей нет. Слушаю ваши предложения или могу принять помощь по очистке подвала от стоков. Желающие есть - помочь? Потом, приглашаю посмотреть на банно-прачечный комплекс.Там обстановка чуть хуже.
Толпа красивых журналистов, расталкивая друг друга, ломанулась со двора, зажимая носы и сдерживая спазмы. Самый наикреативнейший оператор попытался, было, заснять всю эту эпическую картину с, кишащим крысами, подвалом и стоящим рядом, хмурым командиром, но, не имея должной квалификации и навыка в пребывании в сильно пахнущем объёме, ретировался вслед за коллегами, судорожно зажав рот, нос и глаза.
Ни о какой боевой подготовке речь не шла - задача стояла простая - не умереть, не погибнуть в жестоком бою с горой проблем, просуществовать, как единица новообразованной Российской армии.
Офицеры всеми правдами и неправдами пытались перевестись куда угодно из этого кошмара, жёны, прозябающие в ледяных комнатках общаг, набитых тараканами , разводились и разбегались, справедливо полагая, что жить в таких условиях нормальным людям невозможно и никакая любовь тут спасением и помощью не будет, тем более, что перспектив никаких не просматривалось.
Кто-то с горя запивал горькую, которая в отличии от южных напитков, убивала людей гораздо быстрее и качественнее, меньшими объёмами. Кто-то забивал на всё и занимался мелкими
делишками, типа помощи коммерсантам или даже, местным бандюкам, кто-то просто не ходил на службу, пребывая в неизвестных местах. А кто-то - тащил, что называется, эту лямку, как
советская терпеливая лошадь-пехота, привыкшая всю свою жизнь к лишениям, недоеданию, невзгодам, морозам, грязи и проблемам.
Командовал ротой обеспечения молоденький старлей, стройный и светлый, как сама Рязань. Жена - красавица и умница с пятилетней дочуркой помогали ему скрасить нелёгкие испытания военной судьбинушки, весело смеясь , встречали своего военного папку вечером, возле казармы и шли в продрогшую и прокуренную насквозь, общагу с единственной электроплиткой в углу и умывальнику с тощей, кристально ледяной струйкой воды.
Смотреть на эту картину было радостно с одной стороны, и тягостно - с другой, но, очень теплый и добрый лучик света эта семья окружающему миру давала.
Эх, судьба военная ....
В том самом, памятном и страшном, девяносто девятом году, светлый и стройный ротный, уже в должности комбата, после академии,переводясь к новому месту службы отправил своих родных к маме, в Москву, обещаясь приехать на следующий день. Благо, Москва, ехать недалеко.
Взрыв прогремел в пять утра.
Дом на Каширском шоссе был кирпичным, поэтому, он не сложился, как панельное здание, а скрошился в гору кирпича, растерев в кровавую пыль всех, кто в этот момент там находился.
Красавицу жену и белокурую дочурку так и не смогли ни опознать, ни идентифицировать по мелким фрагментам, просто записали, что они были там. Вместе с мамой. В августе того же года, почерневший от горя и ненависти, комбат парашютно-десантного полка повёл свой батальон в атаку на дагестанскую высоту, захваченную бандитами и убийцами, решившими построить в России, небывалого размера, джамаат. Тогда многим казалось, что уже - всё, сопротивление бесполезно и бессмысленно, после Первой чеченской такие настроения в обществе были, что называется, обычным делом и российская обескровленная, нищая, голодная, оборванная армия никак не могла наскрести , хотя бы, двадцать тысяч штыков, чтобы остановить чёрную плесень , поползшую из-за гор, недобитую в девяносто шестом и щедро разросшуюся к концу века.
И тогда, комбат встал в полный свой рост. Немногим это было во все времена дано - вставать из окопа первым. Очень немногим. Вставать в полный рост - это привилегия избранных. Тех, кто потом веками служит образцом всем остальным. Эталоном. Легендой. Как на всем известной фотографии.
Комбат повёл свой поредевший, донельзя, усталый батальон в атаку, как в том самом, сорок первом, под Москвой, имея одно желание - выполнить боевую задачу и , добраться-таки, хотя бы, до одного живого бандита, чтобы перегрызть ему глотку и, потом успеть рассказать об этом, глядя прямо в голубое небо, по которому бегут белокурые быстрые облачка. Добраться, доползти, даже - теряя сознание от потери крови, не думая об оторванной руке и занемевшей намертво, перекрученной жгутом и заколотой промедолом, простреленной ноге. Батальон тогда боевую задачу выполнил.
Юрий Викторович Цветов, Герой России. Честь, мужество, стойкость.
Но всё это будет потом, попозже, это всё послезнание, которого я не мог ни предвидеть, ни, даже, предположить.
Вначале, же, в первый год службы, помню своё тягучее и нудное размышление в бесконечных нарядах дежурным по полуразваленной, промороженной будке с гордым названием "контрольно-пропускной пункт" о том, что зря я залез в эту , слегка военизированную бодягу. Кончилась советская армия, а российская ещё не началась и неизвестно, когда начнётся, да и начнётся ли?
А работать сторожем или строителем можно и за деньги, на гражданке, не обязательно для этого носить камуфлированный бушлат и портупею. Так рассуждал не один я, кстати, а, наоборот, очень многие.
Кто-то из командования сообразил, каким клондайком стала ситуация и начал потихоньку налаживать с окружающим миром коммерческие связи, под нормальным лозунгом Зелёной лягушки капитализма - "Всё на продажу!" и "Делай бабло!"
Пострадавших оттаскивали и выносили - кого куда. Командира одной из рот, например - в обычную городскую дурку, куда он закатился, сильно кося от уголовной статьи за продажу ящика неучтённого в сумятице переезда, тротила.
Один из полководцев умудрился продать даже БТРД - десантный бронетранспортёр, разбитый корпус которого нашли на месте боёв-разборок в одной из южных республик. На мелочёвку, типа работы солдатских команд на, разного рода, дядь и контор, никто внимания не обращал. Кормит дядя солдатиков - и ладно.
Вскоре, после первой зимы, длинной и холодной, как и все остальные зимы в Сибири, состоялся первый призыв. Пришедшие служить, пацаны, выглядели инородным телом, чистым и свежим, на фоне коптящего небо дрянным углём, бомжатника-казармы.
Молодые российские граждане, которых призвали в, некогда, гордость и красу армии, искренне не понимали - куда и зачем их привезли и чем им предстоит заниматься, и что им делать в этой разрухе.
Использовались, все они, конечно же, как дешёвая и дармовая рабочая сила для приведения территории и помещений полка хоть, в какой-то мало-мальский военный вид. Почему тогда к нам не загнали пару батальонов стройбата или, на худой конец - бригад строителей - для меня осталось загадкой, как и для всех остальных. Похоже, командованию было вовсе, не до каких-то там, никому не нужных, казарм-солдат-портянок.
Но, вот, однако же, врезался в память один эпизод, красным пунктиром пронёсшийся в серых и унылых военно-строительных буднях.
В карантине, как тогда назывался батальон молодого пополнения и где я был в то время, старшиной одной из рот, шла утренняя зарядка. Рота стриженых, круглоголовых, лупоглазых и одинаковых в своей инкубаторности, солдатиков, лихо размахивая руками, побежала по широкой и беконечно-круглой бетонной дорожке, заряжаясь оптимизмом, сибирским морозцем и, нагнетая и, без того, нечеловеческий аппетит.
Как вдруг, послышался шум голосов, крики команд, строй остановился, сломавшись, окружив кучку сержантов, сгрудившихся посреди дорожки.
- Э, алё, чё там такое, а? Становись, рота! - я подбежал к толпе. На дорожке лежал молодой солдат, навзничь, широко раскинув руки. Бросилась в глаза неестественная бледность лица и синюшные, как у переевшего ягоды-черники, губы.
- Вы что, уроды, спятили что ли? Все сядете, дебилы! - я взревел в голос, готовясь карать и метать.
- Старшина, да мы не причём - сержанты моментально запричитали в унисон - он сам упал, он вообще дохлый какой-то, он на третий этаж кое-как поднимается! Мы его не трогали!
Эта фраза про третий этаж торкнула меня куда-то в левую сторону груди, отдавшись в левую же, руку, и я завопил, как ненормальный:
- В медпункт его, бегом, идиоты!!
Подхватив сомлевшего солдатика в охапку, дюжий сержант ринулся напрямки, по газонам , как матёрый медведище, утаскивающий задавленного телёнка в таёжные буреломы.
Через десять минут из полкового медпункта зелёной кругловатой и лобастой ракетой полетел УАЗик с начмедом в кабине и мигающими подфарниками, за неимением проблескового маячка. Все оказалось просто и страшно.
У мальчика с детства была мечта, такая же красивая и высокая, как у меня - стать десантником. Офицером, защитником Родины. Но мальчику не повезло. Он родился с пороком сердца и
армия для него была закрыта навсегда. Тогда мальчик решил судьбу обмануть и в ВДВ попасть окольными путями, а там - как карта ляжет. Воспользовавшись развалом и бедламом, творящимся
в стране, он сумел обмануть каким-то образом, медицинскую призывную комиссию, благо, та ловила, в основном, тех, кто служить не хотел и косил от армии теми или иными способами. На желающего служить, обычно смотрели с немалой долей удивления, считали их малахольными и препятствий не чинили. Так мальчик попал служить в наш гвардейский полк.
Но судьбу обмануть нельзя, а порок сердца - это не больной зуб и анальгином тут не отделаешься.
Командир полка, узнав о таком поступке, пришёл к солдатику в кардиологию, лично.
- Скажи, сынок, ты зачем в армию пошёл? Ты же вообще не должен служить, тебя призвать не имели права. За такое дело кое-кто и присесть может, в места, отсюда недалёкие. Зачем это тебе надо было?
- Товарищ полковник, я хочу быть десантником. И я им буду. Мне осталось на полигоне пострелять, присягу принять и с парашютом прыгнуть - мальчик смотрел на полковника большими , тёмными глазами на бледном, худом мальчишеском лице, очень внимательно, смело и уверенно.
- Никого садить никуда не надо, это я сам обманул медкомиссию, как - не скажу, не надо ничего разбирать и искать, никто там не виноват. Прошу вашего разрешения продолжить службу.
И командир десантного полка, прошедший Афган, кипящие кровью, горячие точки больной страны, выпрямился, пожал осторожно слабую, подрагивающую руку мальчика, с синими тропинками вен и прозрачными ручейками капельниц, и едва заметно, шмыгнув носом, пообещал:
- Десантником ты будешь. Это я тебе обещаю.
Несмотря на протесты врачей, мальчика свозили на полигон, где ему дали пострелять из автомата, пистолета, прокатили в боевой машине и разрешили пальнуть из полковой драгоценности - противотанкового ракетного комплекса. После чего, отвезли на аэродром, где он сделал пару кругов над гарнизоном, сидя в кабине трудяги-"аннушки", самолёта лесопожароохраны.
В день присяги мальчик в новеньком камуфляже, десантном тельнике и с красной папкой в руках, негромким, но, твёрдым голосом, зачитал текст военной присяги.
Командир подарил ему свой берет и осторожно пожал своей лапищей, подрагивающую бледную ладошку.
- Теперь, вы - десантник, товарищ рядовой. А кто сомневается в этом - пусть обращаются ко мне. Я это подтвержу любому. Дальнейшая ваша служба будет проходить в запасе.
Через три года мальчик умер, не дождавшись в своём глухом сибирском углу, очереди на операцию.
